Ху из ху?
путин захотел – ввел, никого не спрашивая. Народ в оргазме.
путин захотел – вывел, снова никого не спросив. Снова оргазм в народе.
Раз путин ебет не спрашивая, не должен ли уже он жениться на своем народе?
А если он никак не хочет жениться, то кто он тогда?
И, самое интересное, кто тогда народ, если ему это нравится?
Hasta la próxima, amigos!
Así que venceremos!
Если у вас появилось непреодолимое желание добавить меня в друзья, тыц сюда. :))))
Дорогие гости! Дабы не быть забанеными сразу и не бегать потом с траурными воплями про плохого меня, большая просьба перед написанием первого каммента потратить чуток времени и прочесть верхний пост и правила блога в нем, что, несомненно, послужит делу взаимопонимания и пресечения ненужных обид. Заодно узнаете, кто я и почем почему. Сердечное спасибо!
Не, перед тем, как вывести, он всю ночь спрашивал! )
У Путина своя свадьба, а у народа своя.
Через полчаса кронпринц господин Тасмисарри удовлетворенно оторвался от стола и обратился к сидящему рядом Туркменбаши: – Я смотрю, ты не царь, а живешь по-царски, почему так? Хозяин поморщился, но не удивился: хетты всегда проявляли болезненное и далеко не всегда приятное внимание к демократическому строю президентских республик Северо-Востока. Туркменбаши снисходительно ответил, применяясь к понятиям гостя. – Я не царь, а избранник народа. Все, что ты видишь – это все дал мне мой народ из любви ко мне. Туркменбаши было грустно. Нечто в этом роде он тысячу раз повторял иностранным журналистам, но до сих пор так и не мог поверить в это сам: подводило английское образование. Дядя Сапармурат, тот искренне думал, что в некотором смысле так оно и есть на самом деле… Во всяком случае, не хеттам было отстаивать перед ним либеральные начала. Но господин Тасмисарри остался нисколько не удовлетворен этими разумными словами. – В Стране Хатти, – сказал он, – доля царя – это доля царя, и он не требует душ. А ты, разве ты наложница своего народа, что он содержит тебя из любви? Хеттские генералы заржали. Господин Тасмисарри получал истинное удовольствие. – Я передам моему отцу, – сказал он, – что здешними странами правят бабы, отдающиеся своему народу за подарки. Может, он и передумает держать с тобой союз. А хорош ли твой возлюбленный в постели, ведь он так истощен! Туркменбаши наклонил голову, чтобы господин Тасмисарри не увидел его лица. Он жалел, что это сказал не туркмен… или скорее, что отвечать предстояло не хетту? С детства он знал силу, ничего, кроме силы; сейчас сила веселилась, унижая его в его собственном доме, и он ничего не мог сделать. Это было бы все равно, что пойти против своего бога. Он завидовал хеттским офицерам: если бы господин Тасмисарри сказал такое им, в Стране Хатти было бы одним престолонаследником меньше. Что бы они почувствовали, – гнев, ярость, возмущение? Все это прибавило бы им силы. Сам Туркменбаши не чувствовал ничего, кроме ненависти, унижения и страха; это силы не придавало. Такие уж мы люди, подумал со злобой Туркменбаши, и вдруг ожесточился до того, что глазки его засверкали. Такие мы люди? Попробовали бы эти князьки отстаивать свою честь, родившись здесь, как он, по ним мигом прошелся бы естественный отбор. Это у них подобное поведение служит выживанию, а здесь… Туркменбаши вспомнил, что это называется “системный подход”. Ну, такие, такие, что теперь, всем умирать, что ли? Волк есть волк, а шакал – шакал, оба приспособлены к среде, какой смысл рассуждать, кто из них лучше? Может быть, волк и сильнее шакала – но шакалу не нужна сила… Мы просто несоизмеримы – промелькнуло в голове у Туркменбаши. Где-то, у самых заброшенных пределов его души родился шепот о том, что рожден он был все-таки волком, а не шакалом, и что если и привелось обернуться, то уж во всяком случае лучше было бы ему умереть, чем быть шакальим королем; но Туркменбаши не услышал этого шепота. Наконец, шакалья правда дала ему силу, и он обратил к Тасмисарри темное лицо.
– Ты ешь мой хлеб и оскорбляешь меня, – спокойно сказал Туркменбаши. – Это легко сделать вооруженному. А за долину Атрека я снесу и не такое. Может быть, ты хочешь, чтобы я унизился перед тобой как-нибудь еще? Скажи; я, наверное, сделаю это для тебя. Господин Тасмисарри развернулся, словно его ударили плетью. Некоторое время он молчал, глядя в глаза Туркменбаши; затем медленно произнес: – У тебя есть гордость… у тебя есть гордость, так почему же ты терпишь все это? Туркменбаши безнадежно улыбнулся. Он думает, что я принужден терпеть все это от моего народа… а американцы думают, что мой народ принужден терпеть все это от меня… Неужели мне никогда не встретиться с человеком, который бы понимал? А что я сделаю с этим человеком, если встречусь с ним… Вслух он сказал: – Мне приходится терпеть это, престолонаследник. Мне приходится жить по-царски, и не зваться царем, и уверять, что я и вправду не царь, и карать оспаривающих это… Мне приходится каждые пять лет тратить много денег, чтобы показать моему народу его любовь ко мне, а она не нужна ни мне, ни ему, и ложь от начала до конца… Мы не можем по-другому, престолонаследник, и мы хотим жить. Не вини мой народ за меня, и не вини меня за мой народ. Это – последняя правда, какую я могу сказать тебе здесь. Напряжение спало, и интерес, загоревшийся было в глазах господина Тасмисарри, потух. Отвернувшись к свите, он сказал по-хурритски: – Я ошибся. Этот человек действительно баба. Он словно женщина, вцепившаяся в чужую драгоценность. Ведь она говорит, не пряча глаз: “Пусть это правда, что она чужая, но правдой должно быть и то, что она моя, потому что я хочу ее”; ее можно убить, но она не отступит ни перед господином вещи, ни перед собой. Так и этот человек. Зачем говорить с ним по душам? Затем, обратившись к Туркменбаши, он проговорил: – Ты извинишь меня, правитель; я ведь солдат и погорячился. Что нам говорить о вещах, которые мы не вольны и не хотим изменить? Только мне удивительно, что ты так красиво сказал о суде и обвинении; ведь ты и твой народ могут быть обвинены каждый сам за себя… Но, впрочем, это только старый обычай Страны Хатти – отвечать за себя самому, а у вас народы и правители из товарищества и любви отвечают друг за друга… И добавил, прежде чем Туркменбаши мог что-нибудь ответить: – Река Атрек – большая река!
Тю… А то не понятно, что такое это быдло кацапских орков, которое отчего-то принято называть народом…
“– Бляди, сэр…” (с)
Кто вам сказал,что когда Путин ввел войска в Сирию,кто-то был в оргазме?
нет причин для улыбок, господа. сейчас он двинет орков в Украйну.
Судя по тому, что об этом разом завыли все кремлевские тролли – вряд ли
дилемма)
капитан чекушка захотел – обвалил хривню втрое, никого не спрашивая. Народ в оргазме. капитан чекушка захотел – увеличил тарифы на коммуналку втрое, снова никого не спросив. Снова оргазм в народе. Раз чекушка ебет не спрашивая, не должен ли уже он жениться на своем народе? А если он никак не хочет жениться, то кто он тогда? И, самое интересное, кто тогда народ, если ему это нравится?
ТЫ на рубль посомтри, убогое. И да – писать, эт оне твое. Не получется у тебя, ибо бездарь, да еще и тупой кацап.